Димка-старший умер, когда мне было восемнадцать.
На тот момент я совмещал учебу в университете с работой сборщика компьютеров, чему Димка был очень рад. Я сдержал данное слово.
- Взялся за ум наконец-то, - со светлой печалью говорил он. - Лучше поздно, чем никогда.
Умер он веселым и теплым майским днем, когда я радостный возвращался из учебного заведения, понимая, что в эту сессию сдам автоматом, - и на "отлично". К тому же, я уже пять месяцев не курил. Мне очень хотелось порадовать Димку, человека, который был для меня всем, - родителями, учителем, другом, наставником. К сожалению, понимание того, что для тебя значит человек, часто приходит очень поздно.
Но лучше поздно, чем никогда, так ведь, Димка? - думал я, глотая слезы, стоя над открытым гробом.
- Малой, - кто-то держал меня за плечо сильной рукой. - Если что, все порешаем, обращайся.
Я молчал.
- Димон правильный пацан был, честный. Похороним как надо, не боись, малой. Деньги нужны?
Я молчал. Глотал слезы.
Шока не было. Я почему-то знал, что случится нечто невероятно гадкое и нехорошее, ждал этого. Жизнь шла, и шла неплохо, но по ночам я чуть не выл от накатывающей глухой тоски, пряча лицо в подушку. Чувствовал, - беда где-то рядом. И тому, что она все-таки ворвалась в стройный уклад нашей жизни, не удивился.
Димка, наверное, тоже знал - недавно в его глазах появились какие-то больные желтые искорки, пронизывающие его зеленые глаза безграничной глубиной печали. Появились - да так и остались, пока эти глаза не закрылись навсегда.
- Сердце у него было слабое, - опять тот же голос. Лица не помню, помню мозолистые руки, пальцы в наколках.
Нет, - мысленно прошептал я, - не слабое.
У него просто было сердце.
Вам этого не понять. И потому я никогда не буду к вам обращаться.
***
Я был отчислен за неуспеваемость со второго курса.
Снова стал курить за месяц до этого.
***
Я понял, что мне хочется курить.
Выдыхая дым, я снова поглядел на небо. Откуда столько звезд? Как они смогли прорваться сквозь блокаду тяжелых туч, даже больше - вызвать их паническое бегство, и подарить столько света? Тем ценнее подарок - долгие века они копили свой свет, чтобы потом мы восхищались им.
Хотя... Восхищаться звездами? Мы давно отвыкли от этого.
Мне можно. Я ребенок.
Которому тридцать.
- Ты чего-то спросить хотел, - напомнил мне Димка.
Я избегал смотреть ему в глаза.
Но заговорил.
- Тогда, на пляже... Зачем ты меня в воду погнал? Я чуть не утонул... ну то есть, мог утонуть.
Димка вздохнул, виновато развел руки.
- Я не хотел, Серый. Просто... Я думал, - хорошо бы сейчас было искупаться. Ведь было же лето! - он снова вздохнул. - Я не знал.
- Как там? - вырвалось у меня невольно.
- Там?
Закончить мысль надо. Хоть и больно.
- Там, где ты сейчас, - очень тихо, практически одними губами, сказал я.
Но Димка услышал.
- Где я сейчас... - он задумался. - Там да, там лето.
Не это я имел в виду, задавая вопрос. Но этого ответа мне хватит.
- А как ты сейчас выглядишь? - каждый вопрос похож на хождение по острым иглам. Тяжело, больно, и кажется, что не справишься, потому что слишком много на себя взял. - В смысле, сейчас ты в куртке, в спортивном костюме том злосчастном, под низом еще одни штаны... наверное.
- А как же, - просиял Димка. - Ты ж просил одевать их зимой.
- И шапку просил, - улыбнулся и я.
- Не, шапка - это другое, - улыбка сползла с лица Димки. - Меня когда в интернате били, шапку надевали всегда, на глаза насовывали... Не люблю просто шапок.
У меня заныло сердце. Почему я не знал об этом раньше... Почему не мог помочь, или хотя бы не требовать одевать этот головной, блин, убор каждый день? Что должен был чувствовать Димка каждый раз, когда я просил его об этом?
Ответа на заданный вопрос я уже не ждал. Да и было это уже не важно.
Димка ответил.
- Я, Серый, выгляжу так, как ты меня запомнил. По-другому не знаю, как можно. Не умею.
И не надо, малыш. Только не тем, что я видел перед мостом, только не так.
Неужели я помню тебя и таким?
***
...он ведь сейчас встанет, доктор?..
***
О Боже. А ведь - помню.
Прости, малыш. Но я не смогу забыть. Не смогу.
- У тебя ж день рождения сегодня, а так глупо все получилось, - грустно сказал Димка. - Я вообще хотел не так, хотел просто... ну как раньше. Чтобы и лето, и пляж...
Лицо его было очень печальным.
- Но не получилось, - он шмыгнул носом.
Я обнял его и закрыл глаза, этим освободив слезы.
И передо мной все было как раньше.
Никого не пущу в эти воспоминания. Они только мои, и они все, что у меня осталось. Мое время - песок, и он неслышно утекает сквозь узкое отверстие жизни, сдерживаемый - пусть ненадолго - только пальцами одиннадцатилетнего ребенка, сумевшего изменить мою жизнь.
Пусть ненадолго. Но сумевшего.
И сейчас я стою, а сквозь мои пальцы мягко, тепло и безвозвратно струится песок моих воспоминаний. Не уходи, - прошу я Димку. Куда? - весело удивляется он, но в голосе его звучат слезы. Я всегда с тобой, - говорит он, - пока ты меня помнишь. Песок легок и приятен на ощупь, он шелковой тканью гладит мои руки, рисует в душе красочные замечательные картины.
Спасибо, Димка.
Все у тебя получилось.
- Правда? - счастливый Димкин голос.
- Правда, - говорю я.
Сквозь пальцы настойчиво, но все так же мягко и ненавязчиво течет песок. Песчинки капают хрустальными снежинками, растворяясь в воздухе и рассыпаясь нежным звоном. Наверное, все вокруг блестит и сияет от растворившихся песчинок, которые вернули мне меня.
Узнав меня.
Лето. Димка. Я. И песок.
Остров по-отечески глядит на нас, - я чувствую это. От этого взгляда не хочется прятаться, таиться, наоборот - мне нравится, что остров на нас смотрит. Здесь кончилась моя жизнь, здесь же сейчас и закончится мое существование.
Умру? Нет, почему. Зачем же. Просто снова начнется жизнь.
Жаль, что мне для того, чтобы воскреснуть, понадобилось семь лет.
- Все, Серый, - грустно говорит Димка. - Мне пора.
Жаль, что Димке для этого придется уйти.
Я отпускаю его, отстраняюсь, смахиваю с глаз слезы.
Мы снова на пляже. Заря уже предупредительно тронула край неба, оставив розовый след своего прикосновения, прикрыв алой тканью облаков торопливо гаснущие звезды.
Димка отстраняется, улыбается мне и прощально машет рукой. И тут же закрывает ладонями лицо и медленно идет навстречу солнцу. Изредка оборачивается, утирает носик рукавом, останавливаясь на мгновение, но потом снова продолжает свой путь к уже показавшемуся из воды светилу. Ярко-алая дорожка, расстелившаяся на воде, - путь, по которому может пройти только Димка.
А я останусь.
Сейчас разорвется от светлой боли сердце, и тогда я смогу побежать вслед за Димкой, проводить его... и все равно расстанусь с ним навсегда. Потому что только дети после смерти попадают прямо на небо.
Я ребенок. Но мне туда ход заказан.
Наверное, я очень сильно вырос за эту ночь.
Ладонью с силой вытер слезы, моргнул. И не заметил, как Димка исчез.
Прощай, - сказал я.
Прощай, - ответил мне Димка, который навсегда со мной в моей памяти. Это очень больно, - когда прощаются те, кто обречен остаться с тобой навсегда.
Прощаю, - шепотом волн отозвался остров.
Я упал на колени и беззвучно зарыдал.
***
Ночь матом кроет небо, закрыт тоннель прощенья,
За нами - войско веры, чужого очищенья,
Отринутого счастья, и хмурых одиночек.
Я снова в твоей власти...
...что ты мне напророчил?
Так страшно верить в чудо,
Страшнее лишь смеяться
Над плачущим Иудой, продавшим свое счастье.
А сколько их, успевших
Продать чужую веру,
В чужую лужу севших,
Успевших что-то сделать?..
Отколотые ставни на землю устремятся,
***
... а он еще недавно мог радостно смеяться...
***
Подумать только, - ветер
Принес чужие песни. Открой, скажи, ну где ты?
Тебе ведь все известно!
Отдай земле все соки! Я дам тебе всевластье!
Но нет - в тебе истоки
Отринутого счастья...
Навечно скован болью,
А ветер лишь смеется.
И смех великой кровью
И болью обернется...
...и больше не вернется, хотя так просто верить...
Погаснет наше солнце,
Придет чужая темень,
Придет другое время,
Наступит новый статус,
И наше поколенье разучится смеяться...
Ноль
Открыл на солнце пятна, а сам уже с луною
Ночую по вокзалам, и снова сам с собою
В беседе с ночью лунной. А ты? А ты с весною.
И только я, безумный, с луною небо крою...
Не ведая пощады, разрежу ночь лучами,
Я вновь увидел солнце...
Прощай?
Прощай.
Прощаю...
***
Я медленно шел по пешеходному мосту, засунув руки в карманы. Утро всегда пронизывает своим рассветным холодом, напоминает, что вот он - новый день, что хватит спать. На небе - неразбериха. Ночь еще не успела сдать свои дела, и торопливо приводит их в порядок перед лицом рассвета, - гасит звезды, светлит небосвод, прикрывшись еще яркой, негаснущей луной. Спешит.
Новый день неумолимо наступает.
Я оглянулся на Храм.
Прости, Боже. Зря я так... Верю, конечно же.
Об одном только прошу - сделай так, чтобы Димке там было хорошо. И одному, и другому. Да и вообще, - сделай так, чтобы всем, кто уже там, было хорошо.
Нет, чтобы было хорошо здесь - просить не буду. Это ведь наша забота. Наше дело.
Я вздохнул. Достал пачку, которую мне вручил Ярослав...
Ярослав.
Я остановился, как вкопанный, ругая себя последними словами.
Нет, ну какой же я идиот. Видал кретинов, но чтоб таких...
В четыре часа ночи отправить мальчишку с сотней гривен на руках, - доедешь, дескать, без проблем. Да с ним что угодно могли сделать, завезти куда угодно! Черт, ну здорово... Проявил, понимаешь, человеколюбие, от которого сейчас уже, может быть... да что угодно может быть.
Чехарда обрывочных мыслей в голове заставила ускорить шаг. Я почти побежал по мосту.
Очень хотелось бы знать, - сколько сейчас времени?
И я побежал.
***
Время - уже не песок. Оно уже не обволакивает густым и жестким коконом, не заключает в клетку собственной жизни мое сознание, не бередит вялой тревогой мою душу. Теперь время - набирающий скорость пассажирский поезд, на который я безнадежно опаздываю, потому что нужно бежать, спешить, а я задавлен грузом чемоданов, наполненных моими собственными воспоминаниями, а брошу их - тогда какой смысл мне куда-то ехать?
Шлагбаум опущен. Зачем, для чего? Только чтоб меня задержать?
Я перепрыгиваю его, спотыкаюсь, едва не падаю. При этом замечаю, что очень тяжело дышу и бежать дальше просто не смогу. Тем более - куда? Я, конечно, помню, где он живет, но это практически другой конец города. Денег у меня нет, банкоматов поблизости тоже не видно.
Черт, что ж за одышка такая жестокая? Надо срочно бросать курить...
В панике я, остановившись, оглядываюсь по сторонам, мой мозг лихорадочно просчитывает варианты. Все они либо фантастичны, либо глупы до безобразия, каждый из них - темный коридор; короткий ли, длинный ли, но неизменно заканчивающийся тупиком. Я не вижу выхода.
Безысходность и стыд.
Может быть, это одно и то же?
Черт, что ж такое... Почему я всегда делаю выводы когда уже поздно, когда от моих выводов уже ничего не зависит? А главное - до чего мы дожили, если всерьез боимся того, что мальчишку уничтожат за несчастную "сотню"? Да, мой страх более чем оправдан, и конечно же - не в деньгах дело.
Потому и спрашиваю сам себя - до чего мы дожили?
Около меня останавливается машина. Вишневая "девятка". Откуда она выехала, я не успел заметить.
Дверь открылась.
- Малой, ты?
Да, я малой, я дурак, я поэт - я кто угодно, только ребята, прошу вас, поскорее.
- Не знаю, - ляпнул я в ответ. - Может, и малой. Подвезите, пацаны, срочно надо.
Водитель, открывший дверь. Полноватый, короткая стрижка, спортивный костюм. Кроме него в машине я успеваю заметить еще двоих.
- Точно, - улыбается водитель, - Димона малой. А вырос же как...
Я краем сознания вспоминаю, - да, это старые друзья старшего Димки, водителя помню, его руки в наколках. И похоже, что это их "девятку" я видел ночью. Но для меня сейчас это совершенно не важно. Есть только цель.
Паника? Нет. Безысходность и стыд. Но к черту стыд, когда найден выход.
- Подвезите, - почему-то робко прошу я снова.
- Садись, - водитель кивает на переднее пассажирское сиденье.
Оббегая машину и открывая двери, я успеваю услышать из салона тихое:
- Говорил вам, как будто Димон на Монастырку звал...
- Закрой рот, - спокойно посоветовал водитель.
Димон звал... Не важно. Все это сейчас не важно.
- Куда?
Я называю место.
- В такую рань в такую срань, - удивляется водитель. - Ладно, поехали...
Машина срывается с места. Я закрываю глаза.
И только сейчас накатывает на меня беспредельная тоска от перспективы встречи с родителями Ярослава.
***
Машина уже уехала. А я все стоял под домом и курил, стараясь унять взбудораженные нервы, успокаивая бешено стучащее сердце. Получалось плохо. Несколько раз глубоко вздохнул, путая пар изо рта с выдыхаемым мною дымом, выбросил окурок. Снова вдох-выдох.
Перед смертью не надышишься?
Медленно, словно приговоренный, я пошел вперед.
Не отрывая взгляда от вороны, усевшейся на ветке растущего рядом дерева.
- И ты здесь? - спросил я ворону.
Она не ответила, сорвалась с ветки и улетела.
Я и не ждал ответа.
Не до того.
***
Почему, несмотря на то, что иду я очень медленно, мне кажется, что я куда-то спешу? Что-то словно гонит меня вперед, требуя быстрее дойти, скорее покончить со всем этим и начать заново. Разобраться с недоделанными моментами на работе, бросить курить, снова начать отжиматься от пола, поменять наконец-то старые краны на кухне, выбросить весь тот мусор, что пылится на душе и в квартире, может быть даже ремонт сделать, музыку послушать, в кино сходить. Жить.
Так значит, я тороплюсь жить?
Квартира номер семнадцать.
Жму кнопку звонка. Перебужу сейчас всех, - запоздалая мысль.
Дверь открывается.
Если честно, - мне сейчас очень страшно и стыдно, как будто я в голом виде иду по оживленному проспекту. А больше всего стыдно из-за того, что никто, кроме меня, в этом не виноват.
- Вам кого? - мужской голос.
- Привет, Олег, - просто говорю я, разглядывая пол лестничной клетки.
Всем своим естеством почувствовал - он меня узнал. И потому просто жду. Все, будь что будет, - так бросается в окно живущий на шестом этаже, квартиру которого охватил пожар, отрезавший все остальные пути и уже подбирающийся к человеку своими равнодушными и всеуничтожающими огненными пальцами.
Будь что будет.
- Дядь Сережа? - это Ярослав. Он рядом с отцом.
Я бросаю на него взгляд, подмигиваю с грустной улыбкой.
- Я.
- А я... я щас!
Он бросается куда-то в глубину квартиры.
- Простите, что так рано, - я наконец-то нахожу в себе силы посмотреть Олегу в глаза. Хочу добавить, что должен был убедиться в том, что Ярослав добрался, хочу извиниться за то, что сделал семь лет назад, но не говорю ничего.
Напоровшись, как ныряльщик на сваю, на грустный и глубокий взгляд Олега.
- Тут курить можно?
- Дай сигарету, - говорит он, сделав шаг за порог и закрывая дверь.
***
Мы стоим между этажами, как зависшие между прошлым и будущим кристаллики песочных часов.
Самое главное, я точно знаю - надо поговорить. Но молчу. Это как шахматы, - я рассматриваю все ходы, анализирую и отбрасываю их, потому что ни к чему хорошему они не приведут, только к потере фигур и времени. Времени терять совсем не хочется, оно снова течет песком, но этот песок отныне - лично мой, суверенный и неделимый, и каждая ушедшая песчинка болью отзывается в моей душе.
Надо поговорить. О многом... и ни о чем.
Тишина гулко подчеркивает уходящее время.
- Ты на сына не сердись, - слова как возмутители спокойствия, словно кто-то захрапел в театре на премьере.
- Да я и не сержусь, - отвечает мне Олег.
Неужели и моя фраза звучала настолько идиотски?
Это не важно. Ход сделан, молчание уничтожено. Нужно идти до конца, или признавать мат.
- Ты прости меня, - говорю я и закрываю глаза, рукой потирая лоб. - Как идиот себя вел... как полный идиот...
Нет, как идиот веду себя сейчас. Не то нужно говорить, не так...
А что? А как? Я не знаю.
- Да ну, я понимаю.
Воздух пронизан напряжением, как электричеством.
- Ладно, пойду, - я выбрасываю сигарету в открытую форточку лестничного окна, решаюсь поднять взгляд, чтобы тут же его отвести.
- Спасибо.
- Не за что, - вздыхаю я.
Все равно - оправлять тринадцатилетнего пацана в ночь одного без присмотра было опрометчивым и идиотским решением. Так что действительно не за что.
- Ты знаешь, - помолчав, говорит Олег, - я теперь только пешком хожу. Нет, ты не подумай, не затем это говорю, чтобы... ну ты понял... просто, хочу, чтобы знал. У меня тот... случай на совести, и мне это зачтется, я знаю. Главное, ты пойми.
- И ты пойми, - тут же отзываюсь я на эту сумбурную исповедь, которая прорвалась сквозь оборону неловкости. - Мне действительно стыдно. Я урод, наверное...
- А я тогда кто?
Я не нашелся с ответом.
- Береги сына, - только и говорю.
Замечаю, что он протягивает мне сто гривен. Я решительно отказываюсь.
- Бери, - говорит он, - таксист с него денег не взял. Выслушал, говорит, дома отдашь. Подумал, видимо, что он эту "сотню"...
Олег не закончил фразу. И так было понятно. Я смотрю ему в лицо, и с непонятным облегчением отмечаю, что никаких видимых следов та драка не оставила. Только толку-то с того...
Я взял деньги. Неразменный пятак какой-то... А может, она просто таксистам в руки не дается?
- Не держи зла, хорошо? - попросил я.
- Не буду, - кажется, на его лице промелькнула неуловимая улыбка, - потому что не за что.
Я кивнул.
- Спасибо.
И пошел к выходу.
- Сергей! - слабым эхом отразился от стен подъезда голос Олега.
- Да? - остановился я.
- Мы тут с женой Яську крестить собрались...
- Я только "за", - совершенно честно ответил я.
Он неловко улыбнулся.
- Крестным будешь?
Я улыбнулся в ответ, покачал головой.
- Что, никого достойнее не нашел?
- Я-то причем, - ответил Олег, пожав плечами - в точь-точь как Ярослав. - Яська потребовал. Дай свой телефон, что ли...
Потирая лоб, я диктую номер, не прекращая улыбаться. Невероятно? Да. Жизнь только и состоит из череды невероятностей и неправдоподобных происшествий. Этому я и улыбаюсь.
А еще тому, что нет больше ни безысходности, ни стыда.
Как будто кто-то снял камень с души, и теперь...
***
...стало значительно легче.
Немного больнее, чем обычно, но - легче. Больно, словно заключенному, которого минуту назад выпустили из тюрьмы. Все, срок окончен, но за спиной - привычный уклад, свои правила, к которым привык. А впереди, хоть и свобода, нужная, но непонятная, слишком горячая на ощупь. Слишком хорошо, чтобы отказаться, слишком страшно, чтобы взять. Но, превозмогая страх, берешь - и как будто уже легче, и не так и больно. Просто... привыкнуть, наверное, нужно.
Новая жизнь. Неплохой подарок на тридцатилетие.
Хотя тридцатилетним я себя не ощущаю. Хорошо сохранился, значит.
Я пошел вперед, медленно зашагал по улице. Воздух вдруг оказался сладким и веселым, словно пропитанным весной. Черт знает, что за климат у нас здесь, - вчера зима, сегодня уже дышится по-весеннему, - но мне нравится.
Я поймал себя на том, что улыбаюсь.
Рука в кармане натолкнулась на вырезку из газеты. Ну нафиг, - подумал я, решительно смял ее пальцами, добив окончательно, затем достал из кармана и бросил, размахнувшись, на проезжую часть. Она тут же погибла под колесами проезжающего мимо автомобиля.
В новую жизнь не нужно тащить с собой из прошлой жизни ненужный балласт. Только самое необходимое.
Судя по солнцу, сейчас около шести утра.
А я, прикрыв глаза, неспешно двигаюсь по тротуару, наслаждаясь запахом весны. Спать не хочется совсем. Как будто бы и не было бессонной ночи.
- Я вас знаю, - вдруг слышу я голос рядом.
Девушка.
- В газете видели? - с улыбкой спрашиваю я. Она кивает. - Просил же, чтоб не фотографировали.
Она улыбается в ответ. Мы всегда стараемся улыбнуться в ответ, потому что нам так редко улыбаются. И своей улыбкой мы хотим согреть чужую, чтобы этим хоть ненадолго продлить ей жизнь.
- Глупо получилось, - замечаю я. - Да и не стоило это целой газетной полосы. Писать им, что ли, не о чем больше... А как вас зовут?
- Ольга, - говорит она.
Откуда-то я знал это. Образ?
- Как вам повезло, Оля...
- Это почему же? - кокетливо спрашивает она. Женщины...
- Потому что сегодня начало весны, - я как никогда серьезен, - и плевать на календарь.
Почему-то она рассмеялась, а вместе с ней рассмеялся и я.
Все-таки я ребенок. И мне положено смеяться, когда хочется, и плакать, когда нужно.
А самое главное, - я хочу и буду радоваться весне.
Своей новой весне, сейчас уносящей мой номер телефона в своем электронном телефонном справочнике. Глупость какая-то, - говорила она, записывая последовательность цифр, но улыбка ее жила и цвела радугой посреди просыпающегося города. А я подумал - урожайное утро на раздачу номеров.
***
Я остановил такси и, забираясь вовнутрь, поймал себя на мысли - ну хоть этому таксисту достанется та самая злосчастная "сотня"?
***
Она обязательно позвонит, я это знаю. И если честно, жду этого. Забытое ощущение - чего-то ждать, на что-то надеяться, кому-то счастливо улыбаться...
Почему мы так редко улыбаемся друг другу?..
Не потому ли, что редко улыбаются нам? Наверное.
Но ведь - если мы сами не будем дарить улыбки другим, откуда они у них возьмутся?
- Влюбился, что ли? - поинтересовался таксист. - Весь счастливый такой.
- Не знаю, - подумав, ответил я. - Просто... жить нравится.
- А кому не нравится, - мудро заметил водитель. - Куда?
Я открыл рот, чтобы назвать адрес, но вспомнил о деньгах.
- Секунду, - сказал я, - сейчас деньги проверю.
***
Что может быть лучше, чем пройтись пешком замечательным воскресным утром?
Аарон К. Макдауэлл,
Днепропетровск, Украина
Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь." Еккл. 1:18
Автор не гений. Но он очень старается :P
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Оцените произведение:
(после оценки вы также сможете оставить отзыв)
Если бы на одном старании можно было такое написать, то христианская литература изобиловала бы гениальными произведениями.Но - увы, нужен ещё и талант! А у Вас, похоже, есть и то и другое, и в немалом количестве. А то, что отзывов нет... Я думаю, что читатели данного сайта не приняли Вас за своего. Да и я, честно говоря, не назвала бы Ваше произведение христианским. И хоть есть у Вас и обращение к Богу и Храм, но основные "повороты" в развитии героя с этим не связаны. То есть, герой вынырнул из своей семилетней могилы, но Бог тут был ни при чём. Это, конечно моё, чисто субъективное впечатление и, надеюсь, я Вас не обидела. Не знаю, публиковались ли Вы ещё где-то, но уверена, что у светского читателя Ваше произведение нашло бы более горячий отклик.
Студентки - Таисия Кобелева У новелі «Студентки» образ Єви-Ніколь і її брата Джеймса, як іноземців, я вибрала не просто так. Кожна людина, стаючи християнином, отримує від Бога якесь завдання, щоб виконати Його план спасіння людства. Іноді людина виконує це завдання далеко віл свого дому. Ніколь не вважала це місто своїм домом назавжди, вони з братом постійно чекали можливості повернутись на Батьківщину. Так само кожен християнин вважає Землю своїм тимчасовим домом. Тут він виконує Божий задум для нього, адже всі люди народились не просто так.\\r\\n В образі Джеймса показаний той старший брат, про якого мріє кожен. Джеймс опікується своєю сестрою і докладає до її навчання чималих зусиль. Він став опорою своїй молодшій сестрі, яка сама б не вижила в чужій країні і чужому місті.\\r\\n Коли Єва познайомила Лізу, а Джеймс Олега, з Богом, вони виконали своє завдання тут і могли повернутись додому.\\r\\n Ліза і Настя на початку твору – символи дівчат, які вважають, що усім для повного щастя, не вистачає бойфренда. Тому вони більше ніяк не могли пояснити веселий настрій своєї сусідки.\\r\\n Ліза – людина, яка шукає сенс свого життя, шукає наполегливо. Будучи на дні відчаю, вона спочатку піддається йому і кидається на Єву з ножем, потім кидає її під машину. Злякавшись свого вчинку, дівчина трішки бере свої відчуття під контроль і зривається на Насті. На самому дні відчаю Бог подав їй свою Руку через пісню, яку вона почула через відкриті вікна Дому Молитви. Там лунала пісня Олександра Бейдика «Отпусти».\\r\\n Настя – образ впертих людей, яким не жаль нікого, крім себе. Однак в кінці твору вона теж приходить до Бога.\\r\\n